Шедевр или мистификация   Недавно перечитывая "Антологию "Золотого века" русской поэзии", в стихотворении В.А. Жуковского "Лалла Рук" наткнулся на знакомое выражение: "чудное мгновенье",чуть ниже - "гений чистой красоты". "Ай , да, Пушкин ! Ай, да, сукин сын!" - мелькнуло в голове,- "оказывается две фразы у Жуковского спер!" Чуть позже, когда в "Эде" Е.А. Баратынского обнаружил : "... в молчаньи грусти безнадежной", а далее - "... в дали, во мраке заточенья", я уже крепко задумался. Кто же у кого заимствовал строки ? Известно, что Баратынский закончил "Эду" в 1824 г., Жуковский - "Лаллу Рук" в январе 1824 г., Пушкин - "А.П. Керн" в июле 1825 г. Так же известно, что в Михайловском читал еще в рукописях, списках все мало-мальски заметные произведения, которыми снабжали его друзья. Так что он заведомо читал до публикации и "Эду" и "Лаллу Рук" (это документально подтверждается его перепиской 1824-1825г.) Поэтому очевидно, что ни Жуковский, ни Баратынский не могли заимствовать эти строки у Пушкина. Возникает законный вопрос :зачем понадобилось поэту использовать широко известные строки в стихотворении , посвященном любимой женщине ? Ведь его талант был на порядок выше, чем у всех современных ему поэтов ! Разумеется, все творчество Пушкина насыщено литературными реминесценциями и прямыми цитатами. Но цитаты он всегда печатал в р а з б и в к у или курсивом, что в начале прошлого века заменяло современные кавычки . Используя же строки из понравишихся ему стихотворений других поэтов , Пушкин преображает их до неузнаваемости. Так, по его собственному признанию, в первой и пятой главах "Евгения Онегина" он использовал образы из стихотворения П.А. Вяземского "Первый снег" : "... их окриленный бег/ Браздами ровными прорезывает снег/ И, ярким облаком с земли его взвевая/ Сребристой пылию окидывая их." Под пером Пушкина эти довольно аморфные строки преобразились в энергичное : "Бразды пушистые взрывая/ летит кибитка удалая", и в совершенно гениальное в своей живописности : "Морозной пылью серебрится/ его бобровый воротник." Косвенное доказательство, что Пушкин намеренно использовал чужие строки, дает несложный логический анализ второй строфы. Она начинается слегка измененной строкой Баратынского : "В томленьи грусти безнадежной..." Берусь утверждать , что Пушкин подсознательно имел в виду оригинал (В молчаньи грусти безнадежной) , когда писал вторую строку : "в тревоге шумной суеты", поскольку очень точный эпитет "шумной" является логическим дополнением лексемы "молчанье" (тишина) и жестко связывает две строки в замкнутое смысловое множество : тишина - шум. Заменив "молчанье" на "томленье", поэт усилил первую строку, но одновременно резко ослабил ее связь со второй, эпитет "шумной" стал неточным, необязательным. Недаром многие певцы, исполняя романс, поют вместо "шумной" - "праздной", "светской", интуитивно пытаясь улучшить вторую строку, но тем самым разрушая ее смысловую связь с первой. Как видим, здесь произошло не характерное для Пушкина в целом явное ухудшение стиха по сравнению с оригиналом ! Но почему ? Ведь Пушкин, с его изумительным чувством слова, наверняка это заметил, но оставил все как есть . Ключ к разгадке нашелся , как водится, случайно. Перечитывая "Евгения Онегина", в письме Татьяны я увидел знакомые рифмемы : "... и в это самое мгновенье Не ты ли, милое виденье..." Час от часу не легче! Выходит, что Пушкин в своем стихотворении использовал и автоцитаты ! Зачем ? Ведь письмо Татьяны, не смотря на всю субъективную искренность содержания, изобилует общими местами сентиментально-романтической лирики, и по форме, и совокупности выразительных средств является явной пародией на романтическую поэзию ! Ну не мог Пушкин , к тому времени уже признанный поэт России, "самый умный человек России", по признанию Николая I , которого трудно заподозрить в симпатиях к поэту, использовать без определенной цели те же затертые штампы, кои простительны семнадцатилетней девочке, но никак не ему, уже написавшему к тому времени такие шедевры, как "На холмах Грузии" и четыре главы "Евгения Онегина". Следовательно, Пушкин намеренно использовал в своем стихотворении все романтические штампы, которые в изобилие встречаются в то время не только у Жуковского, все-таки признанного родоначальника русской романтической поэзии, но еще чаще - у третьестепенных поэтов - "романтиков" того времени. Откройте наугад том "Поэты 1810-1830 годов" - обязательно встретите поэтизмы вроде : "голос нежный", "порыв мятежный", "небесные черты", "божество", "вдохновенье", "сердце бьется в упоенье" и тому подобное, то есть весь "джентельменский набор" затертых штампов "поэта-романтика". Таким образом, перед нами либо стихотворение-эксперимент : Пушкин из одних только "общих мест" романтической поэзии решил создать шедевр ( из ста трех слов в стихотворении, включая предлоги, более шестидесяти - затертые романтические штампы ), либо - это пародия на ту же "романтическую" поэзию ! Эксперимент - это вряд ли ...Пушкин никогда не экспериментировал с уже "отработанным" материалом, в своем творчестве он шел только вперед, покоряя новые вершины, причем быстро отрывался от современников настолько далеко, что они теряли его из виду, считали, что он просто отстал ! Во-вторых, нельзя заранее планировать написать шедевр ! Пародия - возможно, но для пародии оно, на первый взгляд, недостаточно иронично, хотя, если внимательно вчитаться, с удивлением замечаешь полное отсутствие каких-либо оригинальных поэтических образов, и замену их, в общем случае, ничего не значащими готовыми формулами. И насыщенность стихотворения этими, многократно использованными формулами, у современного читателя вызывает улыбку. Это напоминает лирическую мелодию, сыгранную на одном только барабане! А на мой взгляд, это стихотворение - просто озорная шутка поэта, решившего из псевдоромантических "общих мест", как из кубиков, сложить лирическое стихотворение, по принципу : "... читатель ждет уж рифмы "розы"?/На, вот, возьми ее скорей!" Подтверждение своей догадки я нашел у самого Александра Сергеевича. Известно, что в работе над рукописями он мыслил на бумаге, то есть записывал все свои мысли, все варианты каждой строчки, а в беловой автограф вносил лучшие, с его точки зрения. Пришлось обратиться к черновику ( благо, что они все давно опубликованы!) К сожалению, от черновика этого стихотворения сохранился только отрывок, но, к счастью, весьма характерный! Вот как Пушкин работал над строкой Баратынского "В дали, во мраке заточенья" : сначала "в дали" отброшено, записано "... во мраке заточенья/ Тянулись молча дни мои", далее - "В безмолвном мраке заточенья/ тянулись тихо дни мои", - вторая строчка найдена, больше изменяться не будет, "в безмолвном" - его не устроило, следующий вариант: "в степях во мраке заточенья", степь, пустыня - в романтической поэзии являлась эвфемизмом понятия "деревня", "сельская местность", - опять ему не понравилось - вероятно, не захотел вносить автобиографический элемент. Затем - " в лесах, во мраке заточенья" - не подошло, видимо, слишком конкретно для романтиков. Наконец, окончательный вариант : "в глуши, во мраке заточенья". Даже из этого отрывка ясно, что Пушкин именно складывал стихотворение из готовых "кубиков", но над скрепляющим их "раствором" трудился на совесть ! Тогда возникает законный вопрос : почему же современники поэта восприняли его заведомую мистификацию ( впервые стихотворение под названием "К ***" было напечатано в альманахе "Северные цветы" за 1827 г.) за шедевр любовной лирики ? Во-первых , потому, что оно было написано А.С. Пушкиным, уже в то время первым поэтом России. Во-вторых , читателями-современниками Пушкин воспринимался исключительно как поэт-романтик.К тому времени, кроме стихотворений у него были опубликованы "Руслан и Людмила", кавказские романтические поэмы, "бахчисарайский фонтан", две главы "Евгения Онегина", причем к "Евгению Онегину" современники отнеслись более , чем прохладно, так как он резко выделялся на фоне тогдашней литературы, а читатели были еще просто не подготовле ны к его восприятию. Да что рядовой читатель, сам Н.В. Гоголь в 1832 г. писал : "Но последние его поэмы ... когда Кавказ скрылся от него... уже нас не поразили той яркостью и ослепительной смелостью..."  Поэтому, естественно, читатели, увидев новое стихотворение "прежнего" Пушкина, насыщенное привычными, ставшими для них почти ритуальными штампами романтической поэзии, они, не заметив скрытой за ними иронии, восприняли его как шедевр ! Остается последний вопрос : как же быть с его любовью к Анне Петровне Керн, которой и посвящено это стихотворение ? Во-первых, вначале оно называлось "К ***", то есть "К неизвестной", и только в 1829 г. было напечатано в книге "Стихотворения А.С. Пушкина, часть вторая" под названием "А.П. Керн" Во- вторых, откуда большинству из нас известно о большой, романтической любви Пушкина и Керн ? Только из этого стихотворения ! А если обратиться к другим источникам, все оказывается более прозаично и обыденно. К середине 1825 г. Пушкин уже год безвыездно жил в Михайловском, не имея права без высочайшего разрешения даже выехать в Псков, коротая свой досуг в семье помещицы-соседки П.А. Осиповой в селе Тригорском. И вот, летом 1825 г. в Тригорское приезжает племянница Осиповой двадцатичетырехлетняя А.П. Керн. Красавицу Керн в 16 лет выдали замуж за пожилого генерала. К моменту приезда она уже разошлась с мужем, поэтому была с весьма двусмысленной репутацией. Это была не только красивая, но и умная, добрая женщина с несчастливой судьбой. Разумеется, Пушкин, как и любой другой на его месте тот час же в нее влюбился. У них началась своеобразная любовная игра-состязание в остроумии, со взаимными подтруниваниями, насмешками, которая скоро вылилась в бурный , но непродолжительный роман. Причем инициатором разрыва, по-моему, стал сам поэт. В письмах той поры к своему приятелю А.Вульфу он называл Керн "вавилонской блудницей", "мерзкой" и приводит свою очень короткую, но весьма обидную для нее эпиграмму :" У дамы Керны ноги скверны". Согласитесь, что так писать действительно любящему человеку о любимой женщине весьма грубо !  Поэтому, посвящая Анне Петровне свою мистификацию, Пушкин ничем не рисковал : если она почувствует подвох, то в свете их предыдущих отношений воспримет это как прощальный "прикол" поэта, если нет - то любовные отношения между людьми - область слишком серьезная, здесь особенно уместны привычные, готовые, ритуализованные формулы и стилистические штампы. Кстати, пародийность "А.П. Керн" подметил в 1926 г. советский поэт И.Сельвинский. В своей поэме "Записки поэта" , он, чтобы привести пример пошлоромантического стихотворения, просто перетасовал строки этого стихотворения и записал в произвольном порядке, не добавив ни одного слова и только сохранив рифмы. Получилась очень забавная пародия, но не на Пушкина, а на всех "романтиков". Причем, самое удивительное, что смысл и содержание стихотворения не изменились ! В том, что мы воспринимаем мистификацию Пушкина за "шедевр высокой любовной лирики" нет ничего удивительного : подобно мифологическому царю Мидасу, превращающего в золото все, к чему он прикасался, так и все, что выходило из-под пера Пушкина превращалось в высокое искусство, в поэзию ! В истории достаточно подобных примеров : так, мы все знаем единственный рыцарский роман "Дон Кихот", который Сервантес написал просто как пародию на рыцарские романы, перечитываем знаменитый испанский плутовской роман "Рукопись, найденная в Сарагосе", написанный... поляком Яном Потоцким в начале ХIХ века ! А меня греет мысль, что уже 175 лет Александр Сергеевич озорно смеется над нами ! Значит, не смотря на 200-летний юбилей - он жив и среди нас !